Привет! Меня зовут Маргарита Николаева. Три года назад я придумала просветительский проект whatiscemetery о некрополях Петербурга и не только.
Всё это время меня спрашивают, почему я изучаю кладбища, связано ли это с какими-то эзотерическими практиками, а ещё удивляются, что я не готка. Если с двумя последними пунктами всё понятно, то однозначного ответа на первый вопрос у меня нет: каждый исследует кладбища для своих собственных целей. Это могут быть генеалогические розыски, забота о культурном наследии или о членах общины (если речь о религиозных активистах и организациях).
Разными могут быть не только цели изучения кладбищ, но и его способы: оцифровка надписей с надгробных сооружений, проведение субботников или экскурсий, работа в архивах с целью заполнения пробелов в истории кладбища или всё вместе. Некрополи представляют интерес и с точки зрения архитектурных стилей надгробных сооружений, погребальных традиций, отношения различных социальных групп к захоронениям. А ещё кладбища могут быть призмой для взгляда на историю и общество своего периода. Например, на Старом кладбище Калининграда можно увидеть множество перебивок (повторно использованных надгробий), для изготовления которых использовались типичные германские формы надгробных сооружений. То есть даже если не знать, что в 1945 году Кёнигсберг отошёл СССР, то по надгробиям можно понять, что одна культура сменилась другой.
Сейчас в России, на мой взгляд, независимые исследователи чаще работают с историческими кладбищами, основанными до 1917 года. Исключительно советские или современные некрополи изучают разве что антропологи, например, Сергей Мохов (вот, например, подкаст с его участием — ВБ). У меня нет чёткого ответа, почему так. Возможно, дореволюционные кладбища в чём-то проще исследовать, потому что есть наработанные практики, литература и другие источники. Старые кладбища — это живая история, тогда как советские ещё не успели ей стать в общественном сознании. Похожее отношение к наследию XX века прослеживается, например, в архитектуре: год назад у вас во Владимире отказались признать памятником здание вокзала, построенного в стиле советского модернизма.
С исследованиями разобрались, но что же жители? Как обычные люди, не заинтересованные в кладбищах как объектах изучения, относятся к ним сегодня? На самом деле, здесь тоже нет однозначного ответа. Всё зависит и от горожан, и от кладбища: где находится (в центре города или на окраине), как выглядит, устроены ли удобные дорожки и скамейки, сделано ли освещение.
Моя оптика слегка «испорчена» петербургскими кладбищами, потому что они были первыми, куда я попала и где делала свои первые наблюдения. Почти все петербургские некрополи находятся в черте города, многие имеют статус объекта культурного наследия (ОКН), у них долгая историю, они интересны с художественной точки зрения, там чисто, есть удобства. Разумеется, на многих кладбищах в других российских городах этого нет, поэтому и отношение к ним иное. В Смоленске, например, я наблюдала, как люди срезали путь по полуразрушенному Польскому кладбищу, спеша к остановкам транспорта, выгуливали среди могил собак; кто-то даже устраивал импровизированные пикники. Я не критикую смолян: это нормальное отношение людей к месту, утратившему свою первоначальную функцию и не получившему новой. Наоборот, такие процессы интересно изучать — жаль, что в России этим никто не занимается.
Проблемы современных и исторических кладбищ различаются: в первом случае к ним относятся плохое благоустройство, несовершенства закона, превалирование материального над эстетическим, а во втором — непонимание, что делать со старинными надгробиями, которые бесконечно разрушаются, недостаток средств и сложности с 73-ФЗ (федеральный закон «Об объектах культурного наследия»). Например, в Петербурге есть Смоленское лютеранское кладбище, признанное ОКН. Там не хоронят (возможны подзахоронения в родственные могилы), а бóльшую часть некрополя занимают дореволюционные надгробия разной степени сохранности. Родственников не найти, волонтёры не могут работать с памятниками, потому что это нарушение 73-ФЗ, а у государства нет денег на содержание и реставрацию надгробий, поэтому они продолжают разрушаться. В других городах надзор за ОКН не такой пристальный, как в Петербурге, поэтому возможны инициативы вроде «СоХранителей» в Туле. Это проект ТИАМа (Тульского историко-архитектурного музея — ВБ); его суть в том, что любой человек может обратиться в музей и взять шефство над надгробием: полоть траву, убирать мусор, осуществлять фотофиксацию. Не полноценная реставрация, конечно, но на самом деле этого уже достаточно для поддержания некрополя в достойном состоянии.
В случаях, когда государство полностью бездействует, люди берут власть в свои руки: оцифровывают кладбища, проводят субботники, создают онлайн-базы погребённых. Эта работа во многих городах велась ещё в СССР и продолжается в сегодняшней России. Идеальным был бы баланс между активистской работой и помощью со стороны властей (материальной, технической). Правда, для этого власть должна быть заинтересована в подобной исследовательской и охранной деятельности, однако пока что все слова о ценности культурного и исторического наследия остаются в большинстве случаев словами.
———
Фото Маргариты Николаевой
